Искушение Арканов. 12. Шут

Глава 12. Шут

Лукас проснулся, как будто не спал, а всю ночь танцевал на грани между сном и грехом. Постель пахла мускусом, жасмином и чужими пальцами. Простыня задорно сбилась к ногам.

На его груди — след поцелуя, алый, как театральный занавес.

Он лежал в незнакомом отеле, где каждая деталь будто намекала:

"Ты участвовал в спектакле, которого не помнишь, но по тебе видно — ты был главной ролью."

В этот момент из ванной донёсся голос — не голос даже, а капризный полушёпот, с оттенком бархата и... иронии:

— Открой дверь. Не бойся. Я — лучшая часть твоего забвения.

Он подошёл, распахнул — и провалился.

Не в ванну.

Вниз.

В красочный, невозможный мир.

Он приземлился прямо в середину сцены.

Бархат, свет, зеркальные купола.

В зале — аплодисменты. Смех. Звон бокалов. И музыка — что-то между вальсом и стонами.

На сцену вышла она.

Шут.

Женщина-ирония.

Женщина-загадка, которую не хочешь отгадать.

Её звали не вслух. Она просто была. И была совершенна, как разврат, о котором мечтают ангелы.

У неё были волосы цвета горького шоколада, густые, блестящие, завитые в беспорядочные кудри, будто их только что рвали страстью. Некоторые пряди были вплетены с алыми лентами и колокольчиками, звеневшими при каждом шаге.

Глаза — насмешливые, золотисто-медовые, с поволокой греха и веселья. В них жила опасность, сладкая, как яд в бокале шампанского.

Губы — тёмно-вишнёвые, пухлые, словно созданы, чтобы удерживать тайны на грани стона. На нижней — маленькая родинка.

Точно метка для поцелуя.

Тело... Тело — как скандал.

Бёдра — округлые, щедрые, с изгибом, от которого мужчине хочется каяться, а потом грешить снова.

Грудь — полная, свободная, гордая, с розовыми сосками, наполовину скрытыми за кружевом, которое скорее поддразнивает, чем прикрывает.

Она двигалась так, как будто её кожа была музыкальным инструментом, а танец — её способ молитвы.

Талия тонкая, словно создана для того, чтобы за неё держаться, когда рушится самообладание. Спина изогнутая, с ямочками внизу, приглашающими к поцелую. А ноги... ах, ноги — длинные, в чёрных чулках, украшенных алыми бантами, будто они знали, что будут развязаны зубами.

На ней был только шутовской воротник из шёлка и тонкий пояс с бубенцами, медленно качающимися в такт её шагам.

Их звон звучал, как смех запретного удовольствия.

Она подошла к Лукасу, легко, как кошка, и провела пальцем по его щеке, оставляя за собой дорожку жара.

— Я твой хаос, — прошептала она. — Я — лёгкость, с которой ты теряешь контроль.

И она оседлала его, не как любовница, а как маг, совершающий ритуал.

Каждое движение было как заклинание, вызванное не словами, а изгибом её спины, упругостью её бедер, жаром между её ног, охвативших его, как вуаль огня.

Она двигалась не просто для удовольствия — она создавала искусство из плотской магии, и в этом искусстве Лукас растворился.

Шутка.

Магия.

Женщина.

Она была слишком реальна, чтобы быть сном.

И слишком невозможна, чтобы быть правдой.