Глава пятая Дуэль

Глава четвёртая Вечер

Во главе гомонящей толпы двигался отец Григорий с двумя смирновскими полуштофами, по одному в каждой руке. Невнятным басом своим он читал псалмы, икал и попеременно прикладывался то к одной бутылке, то к другой. Две старухи семенили следом, при этом одна из них несла икону Параскевы Пятницы, а вторая - портрет бывшего министра просвещения Андрея Александровича Сабурова. Несчастного и вконец ошалевшего Луку Евграфовича притащили в парк и привязали к дереву, затем от бесноватой толпы отделилась большая группа во главе с самим отцом Григорием и с криками удалилась из парка. В их воплях Лука Евграфович смог различить только фамилию того, кто в нынешней дуэли будет ему vis-;-vis. Оставшиеся же насобирали веток и разожгли костёр в каменной чаше, предназначенной для цветов.

Лука Евграфович остался стоять в темноте у дерева и пытался незаметно для негодяев, притащивших его сюда, выпростаться из удерживающих его пут. Злосчастный рукав, к слову, совершенно уже оторвался от вицмундира, сполз вниз по руке и повис на предплечье как толстый браслет, создающий к тому же ненужное тепло, отчего всё запястье неприятно вспотело.

Спустя примерно четверть часа, когда ночь уже всецело вступила в свои права, отец Григорий со своей разгорячённой паствой вернулся в парк, неверной походкой подошёл к дереву, окатил Луку Евграфовича винным духом невероятной крепости, затем ушёл в кусты, со всего размаху упал наземь где принялся рвать дёрн пальцами, раскидывать комья земли в разные стороны и дико реветь:

- Подлец! Трус! Презренный трус! Убёг!

Тем временем самого Луку Евграфовича отвязали от дерева, подвели к костру и сунули в руку бутылку, которую он принял как дуэльный пистолет и даже пытался целиться ею в окружающих. Сторонний наблюдатель, пожалуй, испугался бы, глянув в этот момент в лицо сего молодого чиновника, столько было в облике его решимости и свирепости. Решимость, однако, весьма скоро покинула его сердце, в руках и ногах образовались дрожь и слабость, после чего Лука Евграфович мягко осел на тротуар. Двое мужиков подхватили его под руки, оттащили в сторону и усадили на лавочке, а в ответ он снова прицелился в них бутылкой и даже в воображении своём выстрелил два раза - одному в грудь, а второму в живот, и воображение его покорно дорисовало одного из этих мужиков убитым, а второго тяжело раненным и молящим о пощаде.

Отец Григорий тем временем выбрался из кустов, единым махом ополовинил услужливо поданную ему бутылку и принялся поносить поручика Прикладова такими словами, что старухи тоненькими голосами хором запели: «Коль славен наш Господь в Сионе».

Всё это непотребство было пресечено большой группой городовых, которые неожиданно появились в парке. Каждый из них был вооружён керосиновым фонарём в одной руке и крепкой палкой в другой. Городовые принялись колотить всех встречных своими палками и кричать: «Р-разойдись! Не положено! », да так усердно, что уже через пять минут в парке остались только они сами, потерявший сознание от горя и оглушительно храпящий отец Григорий, пяток повязанных за беспорядки мужиков, да сидящий на лавочке с бутылкой в руке Лука Евграфович, удивлённо взирающий на невероятное это представление. Один городовой сбегал к фонтану с неизвестно откуда появившемся в его руке ведром, принёс воды и залил костёр, отчего в парке стало совсем темно, и только лучи фонарей освещали то фонтан, то лавки, то тротуары, пока несколько лучей не собрались прямо на лице Луки Евграфовича.

- Вот же он! - радостно возопил один из городовых и подбежал к лавочке. - А мы-то вас обыскались! Извольте-с проехать с нами к господину исправнику!

Трое прежних, знакомых уже Луке Евграфовичу городовых, помогли ему добраться до коляски, усадили его сзади и вновь повезли для допроса в околоток.

Уже в пути, городовые рассказали, что после нападения на коляску и похищения Луки Евграфовича, они сразу помчались за подмогой, дабы вызволить его из рук отца Григория, что поручик Прикладов, прознав про неизбежность дуэли, безбилетно прыгнул в первый же проходящий через Энск состав и был таков, да ещё, что Агриппина Афанасьевна была в околотке и любопытствовала его, Луки Евграфовича, здоровьем.

Когда всё это наконец достигло сознания, Лука Евграфович испытал величайшие удовлетворение и облегчение, так что в голове его возникла некоторая пустота, а по телу разбежалась столь блаженная нега, что он едва не вывалился из коляски.

К исправнику попали не сразу по причине того, что городовые издали приметили белую бричку фельдшера и предпочли постоять за углом, пока бричка не покинет своё место у парадного и  не укатит обратно в больницу.

В околотке Луку Евграфовича усадили на лавку в большой комнате, с одной стороны которой висела доска с прибитыми к ней бумажками, а с другой стороны двое мальчишек, сидя прямо на полу, играли в пьяниц. Они размахивали хорошо знакомыми синими бутылками, прихлёбывали из них, по всей видимости, колодезную воду и изображали кабацких завсегдатаев:

- Нет, ты не атварашивайшя! - шепелявил один тоненьким голоском. - Ты на меня шмотри!

- К`естины намедня! - картавил второй, пытаясь говорить басом и размахивая бутылкой. - Намедня же! Ты п`иходи и Ма`фу свою бе`и!

Потом один из них, одетый победнее и погрязнее, запел «Ехал на ярманку ухарь-купец», а второй, по всей видимости сын кого-то из городовых, одетый получше и почище, запел модный романс «Вечерний звон», но почему-то на мотив «Комаринской».

Тут дверь открылась и Луку Евграфовича попросили к господину исправнику. Надворный советник Острогов Андрей Ильич с двумя своими помощниками сидел за большим дубовым столом. Лука Евграфович машинально отметил, что столь высокий чин разместился вовсе не по центру стола, а несколько сбоку, уступая место незнакомому старичку в поношенном сюртуке. Сам господин исправник был мрачнее тучи, в то время как от старичка исходили благолепие и радушность.

Будьте любезны объяснить, что произошло в парке? - без приветствия начал господин исправник, но старичок осторожно взял его под локоток и господин Острогов не стал продолжать.

- Вы присаживайтесь на стульчик! - сказал старичок и улыбнулся так, что его седые пышные усы разошлись в стороны и стал он похож на деда Мазая, спасающего утопающих зайцев.

Когда Лука Евграфович уселся на предложенный ему городовым стул, старичок не спеша достал деревянную трубочку, насыпал в неё табак, аккуратно умял его большим пальцем, прикурил от свечки и только после этого продолжил:

- Вопросик у нас есть по вашей части. Не припомните ли, сколько вагончиков приписано к здешней станции?

Лука Евграфович был готов отвечать про убиенного, по слухам, Микитку Алексеева, и про свою несостоявшуюся дуэль, но всё касаемое его непосредственной работы уже настолько покинуло мысли, всецело занятые последними бурными событиями, что он замешкался с ответом. Тут ещё на язык попала малиновая семечка и вынужден был Лука Евграфович сделать вид, будто от усердия потирает себе лоб, сам же тем временем незаметно выплюнул её в ладонь.

- Всего у нас приписано четырнадцать нумеров для собственных нужд, - наконец ответил он. - По товарным заказам все нумера приходят с узловой и туда же отбывают, а наши мы по местным развозам используем и в рабочих поездах. Из четырнадцати нумеров восемь - вагоны, две платформы и четыре бункера. Два вагона уже изношены и на линию не выводятся, а ещё два вагона и один бункер в ремонте, у одного вагона бюксы меняют, остальным колёсные пары обтачивают.

Старичок старательно записал всё карандашиком к себе на листок, потом повернулся к господину исправнику и укоризненно сказал:

- Вот видите, какой толковый чиновник. Напрасно вы стереотипически к людям подходите.

Тут Луке Евграфовичу, к полному его изумлению, показалось, что господин исправник смутился и даже немного потупился. Старичок тем временем продолжал свои расспросы о режиме движения маневровых паровозов, о заполненности складов, о составе товарных перевозок и прочие тонкости и сложности путейской жизни. Лука Евграфович старательно отвечал всё, что знает и всё больше боялся что спросят его про Абрамкину рыбу, да прознают про трёхрублёвое маслице, которым старый жид подмаслил Луку Евграфовича. Отвечая же, сам он неожиданно припомнил, что в поисках места для очередного груза, зашёл он в один из складов и по книге учёта грузов, должно было в нём храниться двести пудов дёгтя в бочках, а на самом складе он видел от силы полтора десятка пятивёдерных бочек и много свободного места, занять которое ему не дали, отчего произошёл даже небольшой скандал. Решив вернуться к этой загадке в понедельник, Лука Евграфович сосредоточился на старичке и его вопросах. Отвечал он ладно, коротко и точно, благо что никогда не отлынивал и всегда относился к своим обязанностям с должным усердием. Но тут старичок сменил тему разговора:

- А что это у вас с мундирчиком, милейший? Напал на вас кто? Какие-нито люди оружием вам не угрожали?

Лука Евграфович смущённо подтянул оторванный рукав к плечу и промямлил:

- Это я драку разнимал-с.

- Очень похвально! - снова улыбнулся старичок, - Нуте-с, не смею больше вас задерживать! Очень вы помогли нам, милейший! И не извольте беспокоиться, наши городовые, отвезут вас домой на колясочке как только мы бумажки свои в порядок приведём, а вы их подпишите.

Уже выходя из комнаты, услышал Лука Евграфович как господин исправник что-то сказал старичку и тот довольно резко ответил: «Свои это! Свои! »

И опять Лука Евграфович оказался в большой комнате. Городовые приходили и уходили, мальчишки, изображая пьяных забулдыг, упали под лавку и там уснули на самом деле. Большие башенные часы ударили четыре раза, когда опять позвали к исправнику. Старичок подал Луке Евграфовичу три листка бумаги, исписанных мелким, церковным почерком и заставил прочитать написанное вслух. Затем пришлось поставить свою подпись на каждом листке и вот Лука Евграфович снова оказался на свободе. Восток уже во всю светился грядущим новым днём, отовсюду неслось свежестью и прочими ночными запахами, которыми можно было бы насладиться, если бы рядом с парадным не стояла коляска, с запряжённой в неё потной лошадкой, которая к тому же и опросталась в аккурат с появлением на крыльце Луки Евграфовича. Последний вдохнул полной грудью утренний воздух и от обилия ощущений перекосился.

Городовой впустил его в коляску, причмокнул, хлопнул по крупу лошадки вожжами и покатил по пустой улице. Ехали молча, поскольку Лука Евграфович всё ещё не отошёл от радостного избавления и от дуэли, и от своего двенадцатирублёвого долга. Правда он где-то потерял трость, но это была малая потеря. Трость ещё быть может и найдётся, а ежели и нет, так и не жалко.

Проезжая мимо храма, городовой снял фуражку и трижды перекрестился, затем нацепил фуражку на голову и как бы и к кому не обращаясь сказал:

- Утро! Скоро уж и благовест прозвонят…

Лука Евграфович посмотрел на колокольню и согласился:

- Да, братец, совсем скоро заутреня.

И тут его дыхание остановилось. Всё, что произошло за последний день, начало собираться воедино. Заутреня, Пожарная слобода, книга на складе, Микитка Алексеев, двести пудов дёгтя, всё это закружило вокруг него, причём убиенный Микитка хватал себя за бока и повторял:

- Дак мы жешь, того, этого! Не балуй у меня!

Когда же все фигуры выстроились в одну линию, Лука Евграфович так бодро вскочил в коляске и так завопил, что городовой вздрогнул и одной рукой ухватился за фуражку:

- Ой гони! Ой не успеем! Ой не туда!

Городовой от такой энергичности не смел даже задавать вопросы, только нахлёстывал лошадку, и коляска, громыхая железными шинами, развернулась на булыжной мостовой, а потом, скрипя и подпрыгивая, полетела в сторону Пожарной слободы.