Искушение Арканов. 19. Умеренность

Искушение Арканов. Глава 19. Умеренность

Лукас проснулся от прикосновения — не грубого, не страстного, но точного, как рука мастера.

Что-то касалось его шеи, будто измеряло пульс.

Он открыл глаза.

Вокруг не было пещеры, ни холода, ни ночи.

Только мягкий золотистый свет, исходящий отовсюду и ниоткуда.

Потолок исчезал в дымке, стены растворялись в шелковых занавесях, из которых лилась вода — тонкими струями, как время, вытекающее из сосудов, что висели в воздухе.

Он лежал на мягкой поверхности, похожей на кожу и траву одновременно.

Под пальцами — тепло, под телом — лёгкое покачивание, будто он покоился в утробе.

— Ты здесь не потому, что шёл, — раздался голос, как колебание звука в воде. — А потому что отпустил.

Он сел.

Перед ним стояла она.

Женщина, не женщина, дыхание, не образ.

Полупрозрачное одеяние из водяных плёнок струилось по телу, не пряча, а подчеркивая каждую линию.

В одной руке — золотой кувшин, из которого текла бесконечная, мерцающая жидкость. Другой рукой она уравновешивала серебряный сосуд, принимая поток. Лик её был спокоен, но в глубине глаз что-то пульсировало — свет? Вспышки звёзд? Воспоминания до рождения?

— Ты Умеренность? — с хрипотцой спросил он, будто не верил в это имя.

— Я не имя, — она приблизилась, и с каждым шагом ткань между мирами становилась тоньше. — Я то, что остаётся, когда исчезает крайность.

Она села на колени перед ним. И — неожиданно — хлестнула по щеке.

Щёлк!

Её ладонь была мягкой, но в этом ударе была точка. Он отпрянул, горячо вдохнув, сердце рванулось, тело собралось в напряжение.

— Ты думаешь, умеренность — это тишина? — прошептала она, замирая у его уха. — Это — танец на грани. На грани между "слишком много" и "слишком мало". Испытай.

Она встала, и тут же изменилась. Свет вокруг стал темнее, пространство — гущё, тяжелее. Сосуды исчезли. Вместо них в её руках — два кинжала, тонкие и изогнутые, как крылья змеи.

— Умей держать оружие внутри. Умей быть телом и духом одновременно.

Она бросилась к нему — молниеносно, легко, как струя воды, рвущая плоть. Лукас отступил, инстинктивно. Но она остановилась перед самым касанием, и клинки — растаяли, превратившись в струи, что обвили его запястья.

— Вот теперь ты внимателен, — прошептала она. — Теперь ты готов чувствовать.

Она приблизилась снова, на этот раз мягко, но целеустремлённо.

Её губы нашли его шею.

Прикосновение было лёгким, но внутри, под кожей, разошлась волна жара. Она скользнула вниз — грудь, живот, пах, но не тронула ни одного из ожидаемых мест. Только мимо — рядом — на грани.

Его тело напряглось. Желание вспыхнуло. Но она не позволила ему вспыхнуть в привычном пламени. Она удерживала, замедляла, словно растворяя возбуждение в осознанности.

— Почувствуй не желание. Почувствуй присутствие, — её язык коснулся его ключицы, как мазок кисти по холсту.

Он начал дышать глубже. Грудь раскрылась. Она обвила его ногами, притянув к себе, но не давая войти. Не давала даже поцелуя. Только дыхание в дыхание. Вибрация в центре живота. Её грудь, прижатая к его груди, тянула, но не требовала.

— Ты можешь терпеть? — она говорила сквозь касание. — Или ты раб пика наслаждений?

— Я... — он застонал, — не знаю...

— Узнаешь.

Она наконец слилась с ним — медленно, как вода входит в трещину земли. Не взрыв. Растворение.

Он не толкал.

Он вмещал.

Она не стонала.

Она пульсировала.

Их тела двигались, как волны, не ища оргазма — он приходил и уходил, растворяясь в общем дыхании.

И тогда случилось невозможное.

Между их телами возник свет — мягкий, золотистый. Он бил изнутри. Он услышал свой собственный голос — но не ртом, а грудью: звук, похожий на музыку воды.

Она открыла глаза. В них были не зрачки — звёзды.

— Ты понял, — сказала она, и в её голосе был конец и начало.

Она поднялась. Вокруг снова возникли сосуды, потоки. Всё застыло в равновесии.

Но её самого уже не было прежнего.

Он стоял, абсолютно обнажённый, с золотистой меткой на груди — как след от солнечного поцелуя. Ритм в его теле стал новым. Вдох — и он знал, что теперь умеет не только брать и давать. А — быть.

Он вышел наружу. И впервые почувствовал: каждая его нога касается земли не как гость, а как часть её дыхания.

А издалека доносился женский голос, поющий без слов.

Гармонию.

Он вышел наружу.

И впервые почувствовал: каждая его нога касается земли не как гость, а как часть её дыхания. Ветви деревьев наклонялись к нему с лёгкостью танцующих фигур, и даже свет, пробивающийся сквозь листву, казался ему не случайным, а выверенным, как мелодия, которую он давно знал, но только сейчас услышал.

Его дыхание стало ритмичным.

Его тело — лёгким.

Он чувствовал: умеренность не гасит огонь, а управляет им. Она не убивает желания — она превращает их в топливо духа.

Он обернулся — её уже не было.

Но сосуды продолжали лить воду, и капли, падая на землю, оставляли за собой крошечные вспышки света.

Один из потоков вытекал в тропу. В тропу, ведущую дальше.

Вперёд.

Он почувствовал: следующий шаг будет не мягким. Не текучим. Он знал — за равновесием приходит структура. После растворения — форма. После слияния — граница.

И внутри него, там, где раньше пульсировали сомнения, теперь возникло чувство... ожидания.

Как будто кто-то уже знал, что он идёт. Кто-то, в чьём взгляде не будет тумана, только чёткие линии. Женщина — не из воды, а из камня и стали. Не текучая — несгибаемая. Не утешающая — утверждающая.

Император.

Но не в образе старого короля.

А в теле женщины, чья воля будет законами, чья рука — опорой, а приказ — благословением.

И он понял: будет борьба. Будет выбор. Будет вызов.

И он примет его.

С лёгким, почти радостным напряжением Лукас шагнул на тропу, растворяясь в золотом воздухе утреннего мира.

И где-то впереди, в самом сердце звенящего горизонта, грозно и прекрасно, уже пульсовала её энергия.

Властительница с сердцем Императора.

Его следующая встреча.