Ты нравишься мне... Мое отражение...

…Ты нравишься мне.

Твоё отраженье

В стеклянных витринах,

На снимках в движении.

Ты нравишься мне

Штрихами за гранью.

Ты пахнешь травой,

Табаком и печалью…

Линда “Ты нравишься мне”

В жизни как на винтажных фото - все с первого дубля, но смазанных снимков так много, что ими наполнен чердак. Они аккуратно разложены по деревянным ящикам, чтобы напоминать нам бесконечно о том, что мы сделали в жизни не так.

Она хотела помнить его таким, каким он бывает редко. Находясь рядом с ней, он снимает броню и становится беззащитным. Настоящим, бросающим ей под ноги все свои идеальные маски, тем самым говорящим: бери меня всего.

Как же у  ее души трясутся руки в такие моменты. Фотография по-любому получится размытой, если она продолжит относиться к нему так трепетно, но по-другому не получается.

Фотоальбом ее памяти полон деталей. Она редко снимала его полным кадром, желая запомнить все, что заставляет ее тело тянуться к нему, а душу - трепетать от восторга.

Счастливые моменты - как моментальные снимки на Полароид - мгновение и все прошло, лишь фото на память. И чем больше этих фотографий, тем теплее на душе.

Красота мужчины, несомненно, в его поступках, любви и уважении к женщине, но плюс ко всему в нем была и иная красота. Плотская. Из этого мира, а не из астральных миров наших душ.

Красота доступная ее органам чувств. Красота, заставляющая ее замирать, и делать то, что женщины делают крайне редко - любоваться своим мужчиной.

Эти детали, маленькие кусочки, из которых собран его образ, они все, будто бы взяты из ее подсознания и собраны воедино. Он был скроен из ее желаний и предпочтений. Поэтому ей и верилось, что там, наверху, его делали именно для нее.

Грациозный и изящный, как молодой арабский жеребец, он не может не привлекать к себе внимания, но было в нем нечто, что привлекало только ее - он был источником спокойствия. Был снотворным, колыбельной для ее сомнений и тревог. Когда он был рядом - все было правильно.

Его не точили из мрамора скульпторы античности, но плавность его черт очаровывала. Легкость и неспешность движений. Спокойная интонация голоса. Теплый и уютный тембр.

Движения его рук порой напоминали ей взмах крыла птицы. Орла, который может парить над облаками, пролетая над грозовыми тучами, пока другие пташки прячутся от дождя.

Руки аристократа: длинные пальцы, тонкие запястья, узкая кисть. Длинная шея, тонкие ключицы. Мягкие как лебяжий пух волосы, сияющие и густые. Чувственные губы, миндалевидные глаза, густые брови, длинные густые ресницы и многое другое хранилось в ее памяти отдельными деталями, заставляя забывать все на свете, просто смотря на него.

От него не просто приятно пахло, им хотелось дышать. Этот аромат, тянущийся шлейфом за каждым его движением, лежал незримым покровом на его тонкой белой полупрозрачной коже и манил, манил, манил.

При взгляде на нее в его пустых, почти безжизненных глазах зажигался огонь. Взгляд был всегда нежен, ласков, полон любви и страсти, которые хранились глубоко в его сердце, спрятанные от других. Лед тоже может гореть пламенем.

Его улыбка сводила ее с ума. Когда он улыбался этому серому миру, возвращались краски. Становилось тепло и солнечно. Ей хотелось нежиться в этих лучах бесконечно, зная, что причиной этого тепла является лишь она.

Рядом с ней он был уверенным в себе и спокойным. Принимающим решения, как хирург, у которого нет права на ошибку. Само ее присутствие в его жизни давало ему эту уверенность. Ведь она верила в него так же, как в себя.

Ремешок часов на тонком запястье, подчеркивающий изящество предплечья, наводил ее на странные мысли, порою и вовсе заставляя ее пропадать в картотеке своих воспоминаний, влекущих за собой жажду все немедленно повторить.

Кисти рук лежащие на рулевом колесе. Ей казалось, нет, она была уверена, что он и его автомобиль - это единый организм. Во время управления автомобилем плавность его движений зашкаливала. Она не чувствовала движения многотонного железного коня, а лишь видела как плавно он поворачивает рулевое колесо, делая его податливым, мягким и воздушным. Машина плыла по асфальту, идеально входя в повороты. А руль в его руках был подобен палочке дирижера, управляющего оркестром, исполняющим симфонию плавной, летящей скорости, превращающий асфальт в несущуюся бурным потоком реку.

Огни ночного города и тишина. Звукоизоляция, не впускающая в салон неумолкающий гомон столицы, отсутствие музыки, их тихое спокойное дыхание, мягкость кожаных кресел, приятное, ненавязчивое освещение салона. Его рука периодически ложащаяся на рычаг переключения передач, ее отражение в зеркале заднего вида.

Она знала его наизусть. Эти руки лежащие на руле были легки и спокойны. Он не сжимал рулевое колесо, не давил на него, оно было продолжением его руки, которая мягко и плавно поворачивала его, изредка выкручивала и возвращала в стабильное положение.

Город был покрыт звездной пылью, лунным флером, изредка в глаза бросались яркие вывески, но быстро терялись в общем блеске однотипных городских огней. По обочинам бежал ряд фонарей, наклонивших свои головы к асфальту, желая что-то найти на сером тротуаре. Может частичку золотого света, заимствованного у солнца, которая сделала бы их холодное свечение почти что теплым.

Складывающаяся из множества мелких деталей атмосфера, штрих за штрихом, писала его портрет, делая его завораживающе очаровательным, таким, какой бывает только юность. Все, чего он касался, становилось наполненным волшебством.

Никто другой не отзывался в ее теле такими ощущениями, которые самим своим существованием заставляли ее наслаждаться, не говоря уже о том, чему они предшествовали.

Он был соткан из воздуха, согретого огнем его сердца, которое, несмотря на все видимые и мысленные препоны, оставалось мечтателем. Светился изнутри, благоухая, источая аромат, приносящий покой и уют. Ей было все равно, где они находятся. Ведь не будь его, не будет и ее дома. А рядом с ним она чувствует себя дома, даже в этой машине, скользящей по переполненной трассе по залитому искусственными огнями городу.

Но вот город закончился. Золото с серебром исчезли и лишь изредка встречались огни фонарей. К этому моменту она уже перебралась на переднее сидение. Теперь руки ласкающие рулевое колесо были в зоне ее зрения.

Наблюдая за ним, она безошибочно читала его мысли. Привыкшая ассоциироваться у него с любой машиной, за рулем которой он бы не находился, она по его движениям угадывала его желания. И ее стальной корпус, привыкший двигаться на автопилоте, начал приятно урчать.

Его руки на руле так, как лежали бы на ее бедрах. Они плавно скользили по дороге, рулевое колесо лишь изредка поворачивалось из стороны в сторону. С середины руля его кисти соскользнули ниже. Они продолжали лежать по бокам, ассоциируясь с бедрами, но большие пальцы уже стремились к середине нижней часть руля. Спортивное рулевое колесо так напоминает женское тело. Определенные его детали, к которым его тянуло как магнитом.

Он гладил руль, продолжая смотреть на дорогу, освещаемую теперь лишь дальним светом фар. Приборная панель светилась мистическим светом. Цифры на ней напоминали собой заклинания каббалы, на которые таинственно лился свет салонного освещения.

Короткая юбка сарафана едва прикрывала ее бедра. Его ладони снова скользнули выше  по рулевому колесу. Его дыхание участилось, на щеках появился легкий румянец. Съехав с дороги, он остановил двигатель, приборная панель погасла.

Она смотрела на него, как завороженная, чувствуя его мысленные касания на своем теле. Он отодвинул свое кресло назад, чтобы было достаточно места, чтобы она могла на нем разместиться и свободно двигаться, но одновременно с этим была недалеко от руля.

После этого его рука уверенно легла на ее бедро, а после стала подниматься вверх, сдвигая юбку. Его пальцы соскользнули на внутреннюю часть бедра, ощущая манящее тепло, потянулись наверх.

Тем временем, ее рука, потянулась к нему и, заняв такую же позицию, медленно двигалась к возбужденной плоти и, достигнув места назначения, заставила его непроизвольно вздрогнуть.

Оба двигателя, работая на холостом ходу, давно уже хотели начать полноценную работу.

За окнами было очень темно и если бы не освещени ев салоне, то их бы поглотила густая мгла. Перебравшись к нему на колени, она выключила свет, шепнув ему на ухо: “сначала медленно, а потом быстро, заводи машину”. Как только ее горячее дыхание коснулось его уха, его руки по инерции легли на ее бедра.

Белый сарафан, расшитый десятками крохотных цветочков был ярче ее бледной кожи. От приборной панели исходило слабое свечение.   Плавные изгибы тела, от каждого его прикосновения становились теплее, а после и вовсе стали горячими.

Она казалась призрачным мелькающим силуэтом. Словно рулевое колесо обросло плотью. Его машина ожила к тому моменту, как его руки поднялись выше и легли на ее талию.

Освободив его жаждущую коммуникации плоть, она легким движением отодвинула ткань трусиков, и началось движение.

Двигатель зарычал и колеса, найдя сцепление с асфальтом начали свое плавное ритмичное движение.

Ремешок часов на запястье не давал ей покоя, она сняла пояс со своей талии и завязала один его конец на его правом запястье, а другой - на левом. После перекинув пояс через голову, вернула его на место. Теперь он, оставаясь не ограниченным в движениях был прикован к рулю.

Шелк приятно ласкал раскаленную кожу своей мягкостью и прохладой. Её руки лежали на его плечах. Он слышал аромат ее парфюма, который тонкими нотками ложился поверх его аромата.

Им хотелось дышать. Его хотелось чувствовать. Им хотелось проникаться. Чувствовать это приятное тепло внизу живота, каждый раз, когда он находится рядом.

А колеса плавно скользили по асфальту, уводя машину в бесконечную густую мглу, сквозь которую лишь слегка проступал ее мерцающий силуэт и только его руки, лежащие на ее бедрах не давали ему забыть о том, что она действительно существует.