Деревенские уроки любви тёти Клавы Ч.1. Серия: Рассказы о любви 18 плюс читать

Каждое лето родители отправляли меня к деду в деревню, чтобы я "подышал свежим воздухом" и помог по хозяйству. Дом деда стоял на краю села, у заросшего пруда, где вода пахла тиной, а по утрам над ней стелился белый туман. Я любил ловить там лягушек, пока солнце не начинало припекать, и слушать, как где-то вдалеке мычат коровы, а соседские куры копошатся в пыли. Деревня была тихая, будто застывшая во времени, но мне не приходилось скучать: два года назад я подружился с Витькой, местным парнишкой, который был на год младше, но шустрый, как лис, и знал все деревенские тайны — от заброшенных сараев до сплетен про каждую тётку.

В тот жаркий июльский день мы сидели на берегу пруда, бросая плоские камешки в воду и соревнуясь, у кого больше раз отскочит. Над нами гудели комары, пот тёк по шее, а солнце палило так, что рубашка липла к спине. Я заметил, что Витька всё время косится на тропинку, ведущую к старой бане на соседнем участке. Баня была покосившаяся, с почерневшими от времени брёвнами, но всё ещё крепкая, а из трубы в субботу всегда вился дымок.

— Чего ждёшь? — спросил я, щурясь от солнца и вытирая пот со лба.

— Да так, — Витька хитро ухмыльнулся, сверкнув своими веснушками. — Скоро тётя Клава туда пойдёт. Она по субботам парится, как по часам.

— И что? — я не сразу понял, к чему он клонит, хотя его тон уже намекал на что-то запретное.

— А то, что там щель в стене есть, — он понизил голос, будто выдавал государственную тайну. — Если в кустах спрятаться, всё видно. Всё-всё.

Тётя Клава была соседкой деда, ей, наверное, было за шестьдесят. Высокая, с широкими бёдрами и тяжёлой грудью, она всегда носила цветастый платок, завязанный под подбородком, и длинные юбки, которые не скрывали её крепкой фигуры. Я пару раз видел, как она таскает вёдра с водой, и даже в её возрасте её тело выглядело сильным, как у молодой, — только кожа на руках была чуть дряблой, да морщины вокруг глаз выдавали годы. Её голос, хрипловатый и тёплый, всегда звучал с какой-то материнской заботой, но в тот момент я вдруг представил её без платка, без юбки, и щёки у меня загорелись.

— Ты серьёзно? Подсматриваешь за ней? — я почувствовал, как кровь прилила к лицу, а в животе что-то сжалось.

— А то! — Витька выпятил грудь, его веснушчатое лицо сияло от гордости. — У неё такие… ну, знаешь, всё большое. И она, когда моется, не торопится. Можно смотреть, сколько влезет.

Я засмеялся, пытаясь скрыть смущение, но внутри всё перевернулось. Витька был младше, но в таких делах казался опытнее. Я, конечно, фантазировал иногда — особенно после того, как случайно увидел, как мама переодевается в спальне, и её голые бёдра на миг мелькнули в полумраке, — но подсматривать так нагло, да ещё за бабушкой… Это было что-то новое, неправильное, но от того ещё более манящее. Мой писюн шевельнулся в штанах, и я отвернулся, делая вид, что мне всё равно.

— Пошли, — Витька потянул меня за рукав, его зелёные глаза блестели от азарта. — Успеем до того, как она придёт.

Мы пробрались через заросли крапивы, её листья жгли голые ноги, и спрятались в кустах у бани. В воздухе пахло нагретой травой и дымом из трубы, а где-то вдалеке скрипел колодец. Витька показал мне щель в деревянной стене, чуть выше уровня глаз, — узкую, но достаточно широкую, чтобы разглядеть всё внутри. Я присел, приглядываясь, но в бане было темно, только пар вился под потолком. Витька толкнул меня локтем, его худые плечи блестели от пота:

— Жди, сейчас начнётся представление.

Через несколько минут послышались шаги. Тётя Клава вошла в баню, неся ведро с водой, её длинная юбка колыхалась в такт шагам. Мы затаили дыхание, прижавшись к земле, чтобы нас не заметили. Она закрыла дверь, и вскоре послышался плеск воды и скрип лавки. Я прильнул к щели, стараясь не дышать, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Внутри было жарко, пар поднимался к потолку, а свет от маленького окошка падал прямо на тётю Клаву. Она сняла платок, и её седые волосы, обычно спрятанные, рассыпались по плечам, длинные и чуть волнистые. Потом она стянула платье, оставшись в просторной нижней рубахе, которая обтягивала её пышные формы, как вторая кожа. Я замер, чувствуя, как кровь приливает не только к щекам, но и ниже. Витька рядом сопел, его рука уже тёрлась о ширинку.

— Видишь? — прошептал он, его голос дрожал от возбуждения. — Сейчас рубаху снимет, смотри, не моргай.

И правда, тётя Клава подняла руки, стягивая рубаху через голову. Её груди, большие и тяжёлые, слегка покачивались, когда она наклонялась за мочалкой. Кожа у неё была бледная, с россыпью мелких родинок, а соски — тёмные, крупные, напряжённые от горячего воздуха. Я никогда не видел ничего подобного так близко, и мой писюн запульсировал в штанах, натягивая ткань. Я хотел отвернуться, но не мог — её тело, такое настоящее, такое запретное, притягивало, как магнит. Тётя Клава повернулась к нам спиной, намыливая свои широкие бёдра, и я увидел её попу — большую, с ямочками на боках, и тёмную полоску между ягодицами, чуть ниже которой проглядывала заросшая волосами щель, влажная от пара. Витька рядом уже не скрывал, что дрочит, его рука двигалась быстро, а дыхание стало хриплым. Я тоже не выдержал, сунул руку в карман и начал тереть свой стояк через ткань, чувствуя, как он истекает смазкой. Когда тётя Клава начала поливать себя водой из ковша, её тело заблестело, капли стекали по её груди, по животу, по бёдрам, и я почувствовал, как в штанах становится мокро. Несколько горячих капель брызнули, и я отшатнулся, тяжело дыша, сердце колотилось, как после бега.

— Класс, да? — Витька ухмыльнулся, вытирая руку о траву, его веснушчатое лицо пылало. — Я ж говорил, она того стоит.

С того дня мы с Витькой стали охотниками за такими моментами. Он знал все укромные места в деревне: где тётки стирают бельё у реки, кто моется в бане, кто приседает за кустами. Но тётя Клава оставалась нашей любимой. Её банные субботы стали ритуалом, и каждый раз я возвращался домой с горящими щеками и новыми фантазиями, которые крутились в голове, пока я лежал на скрипучей кровати в дедовой комнате, слушая, как сверчки стрекочут за окном.

На следующей месяц всё изменилось. Витька, с его растрёпанными русыми волосами и дерзкой ухмылкой, рассказал, что тётя Клава однажды заметила, как он подсматривает, но вместо того чтобы отругать, просто улыбнулась и сказала: "Смотри, не обожгись, малец". Это его раззадорило. Он начал хвастаться, что однажды помог ей дрова колоть, и она разрешила ему зайти в баню, чтобы сполоснуться.

— И что? — я не верил своим ушам, хотя в животе уже заворочалась зависть.

— А то! — Витька закатил глаза, его веснушки запрыгали от восторга. — Она мне мочалку дала и говорит: "Потри мне спину, Вить". Я чуть не обалдел! Её спина такая мягкая, тёплая… А титьки прямо перед носом болтались, большие, как дыни.

Я позавидовал так, что аж зубы свело. Витька, конечно, мог и приврать, но мысль о том, чтобы оказаться рядом с тётей Клавой, трогать её, видеть её тело не через щель, а вживую, не давала мне покоя. Я представлял её груди, её широкую попу, её хрипловатый голос, и каждый раз мой писюн вставал, как по команде, пока я ворочался в постели, пытаясь уснуть.

В следующую субботу мы решили помочь тёте Клаве с дровами. Она как раз собиралась топить баню и обрадовалась, увидев нас у своего забора. На ней была лёгкая кофта и длинная юбка, а под кофтой, как я заметил, не было лифчика — её груди покачивались при каждом движении, тёмные соски проступали через ткань, и я не мог отвести глаз.

— Ох, мальчики, какие вы помощники! — сказала она, вытирая пот со лба натруженной рукой. — А то я уж думала, самой таскать придётся.

Мы с Витькой наперегонки таскали поленья, поглядывая на её фигуру. Я заметил, как она иногда смотрит на нас — не как на детей, а с какой-то хитринкой, от которой у меня внутри всё сжималось. Её глаза, тёмные и блестящие, будто оценивали нас, а губы растягивались в лёгкой улыбке, когда она ловила мой взгляд. Когда мы закончили, она пригласила нас в дом, её голос был мягким, с хрипотцой:

— Попейте квасу, заслужили, мои хорошие.

Мы сидели за столом в её маленькой кухне, где пахло свежим хлебом и укропом, а она возилась у печи, её бёдра колыхались под юбкой. Витька толкнул меня под столом и шепнул, его зелёные глаза горели:

— Спроси, можно ли в баню с ней.

Я покраснел до корней волос, но набрался смелости, чувствуя, как голос дрожит:

— Тёть Клав, а можно нам с вами в баню? Мы ведь помогли вам…

Она обернулась, посмотрела на нас долгим взглядом, и её губы растянулись в лукавой улыбке. Она засмеялась, её смех был тёплым, как летний ветер:

— Ох, и хитрецы же вы! Ну, ладно, пойдёмте, только без глупостей, договорились?

Мы с Витькой переглянулись, возбуждённые и растерянные. Она вышла в предбанник, и мы последовали за ней, будто заворожённые. Жар бани, пропитанный запахом мокрого дерева, мыла и берёзового веника, обволакивал, как тёплое одеяло. Тётя Клава сидела на широкой лавке, прикрытая тонким полотенцем, которое обтягивало её пышные формы. Её большие груди, тяжёлые и слегка обвисшие, колыхались под тканью, а тёмные соски проступали, как спелые ягоды. Её широкие бёдра растекались по лавке, кожа, усыпанная капельками пота, блестела в тусклом свете лампы, а седые волосы, обычно спрятанные под платок, теперь рассыпались по плечам, придавая ей вид какой-то древней, манящей богини.

Она посмотрела на нас с лукавой, почти хищной улыбкой, её тёмные глаза блестели, и протянула мне мочалку, её голос был хриплым, но мягким:

— Помоги мне, милый, спинку намылить, а то я с дровами совсем умаялась.

Мои руки дрожали, когда я взял мочалку. Я был худощавым, с тонкими руками и едва наметившейся щетиной на щеках, а мой писюн уже топорщился в штанах, выдавая всё моё волнение. Витька, чуть ниже меня, с веснушчатым лицом и растрёпанными русыми волосами, стоял рядом, неловко теребя свои штаны. Его худые плечи блестели от пота, а глаза горели любопытством и страхом. Тётя Клава слегка наклонилась, и полотенце соскользнуло, обнажив её груди во всей красе. Они были огромными, с бледной кожей, испещрённой тонкими венами, и тёмными сосками, которые напряглись от горячего воздуха. Я замер, чувствуя, как кровь приливает к лицу, а в штанах становится тесно.

— Ну что же ты, милый? — хмыкнула она, и её голос был как тёплый мёд, с лёгкой насмешкой. — Давай, не робей, потри спинку бабушке.

Я начал намыливать её плечи, ощущая, как её кожа, мягкая и горячая, прогибается под моими пальцами. Её спина, широкая и чуть сутулая, лоснилась от пара, а под лопатками виднелись мелкие родинки, похожие на звёзды на бледном небе. Витька тёр ей поясницу, его худые руки скользили по её бокам, и я заметил, как его штаны натянулись спереди. Тётя Клава вдруг раздвинула бёдра, и я мельком увидел её тёмную, заросшую щель, обрамлённую густыми чёрными волосами, которые блестели от влаги. Её запах — смесь мыла, пота и чего-то терпкого, женского — ударил мне в голову, и мой писюн запульсировал так сильно, что я еле сдержал стон. Витька рядом сопел, его рука уже тёрлась о ширинку, не скрывая возбуждения.

— Вот так, мои мальчики, — промурлыкала тётя Клава, откидываясь на лавку, её груди колыхнулись, а бёдра раздвинулись ещё шире, будто приглашая нас ближе. — Угождаете бабушке, а она уж вас не обидит. Но сперва… — она замолчала, её глаза блестели в полумраке, — сперва порадуйте меня, мои хорошие.

Она скинула полотенце, и её голое тело предстало перед нами во всей красе: пышные бёдра, мягкий живот с россыпью морщинок, тяжёлые груди, свисающие над пупком, и тёмная щель, манящая своей запретной глубиной. Её кожа, несмотря на возраст, была гладкой, с ямочками на бёдрах и лёгким загаром на руках, а от жара бани она покрылась мелкими капельками пота, блестящими, как роса. Лавка под ней скрипнула, пар сгустился, оседая на её плечах, а запах мокрого дерева смешался с её терпким, женским ароматом, от которого у меня закружилась голова. Она посмотрела на меня, потом на Витьку, и её голос стал ниже, но всё ещё тёплым, с ласковой ноткой:

— Ну что, мальчики мои, готовы бабушку порадовать? — она раздвинула бёдра чуть шире, нарочно дразня нас, её пальцы медленно скользнули по своему животу, задержавшись у кромки волос между ног, будто приглашая нас взглядом. — Не бойтесь, мои хорошие, подойдите ближе… Её губы растянулись в хитрой улыбке, и она добавила, понизив голос: — Я же знаю, о чём вы мечтаете, шалунишки… Видела, как вы подглядывали… Хотите прикоснуться к тому, что видели?

Я почувствовал, как колени подгибаются, а мой писюн, торчащий в штанах, истекает смазкой. В голове крутилась мысль: "Это неправильно, она же старше деда, что я делаю?" Но её тело, такое мягкое, такое настоящее, манило сильнее страха, и я не мог сопротивляться. Витька, с его худыми ногами и веснушчатой грудью, выглядел не лучше — его лицо пылало, но он шагнул к ней, будто заворожённый. Я опустился на колени перед лавкой, чувствуя жар её тела, который смешивался с жаром бани.

Её щель была прямо перед моим лицом, пахнущая мылом, потом и чем-то терпким, женским, от чего у меня всё сжалось внутри. Я нерешительно наклонился, и мои губы коснулись её волосатых складок. Она тихо застонала, её бёдра дрогнули, и я, осмелев, начал целовать глубже, чувствуя, как её влага остаётся на моих губах. Мой язык скользнул по её горячей щели, и тётя Клава выгнулась, её рука легла мне на затылок, прижимая меня сильнее, её пальцы запутались в моих растрёпанных волосах. Мои руки, дрожа, легли на её бёдра, и я почувствовал их мягкость, их жар, я сжал их, ощущая, как кожа прогибается под пальцами, а она шепнула, её голос дрожал от наслаждения:

— Вот так, мой хороший… Ох, как хорошо, милый, глубже, не бойся.

Я почувствовал, как колени подгибаются, а мой писюн, торчащий в штанах, истекает смазкой. В голове крутилась мысль: "Это неправильно, она же старше деда, что я делаю?" Но её слова, её движения, её манящий взгляд будто гипнотизировали, и я не мог сопротивляться. Витька, с его худыми ногами и веснушчатой грудью, выглядел не лучше — его лицо пылало, но он шагнул к ней, будто заворожённый. Она похлопала по лавке рядом с собой, её голос стал ещё мягче, но с ноткой искушения:

— Ты, милый, — она указала на меня, её натруженный палец слегка дрожал, но в её улыбке было что-то почти хищное, — иди сюда, попробуй меня на вкус. Хочу почувствовать, как твой язычок там меня ласкает, … Ты ведь об этом думал, правда? — она провела языком по губам, её взгляд скользнул по моему телу, задержавшись на топорщащихся штанах. — Давай, не стесняйся, бабушка научит тебя, как делать женщине приятно, целуй меня там… — Она посмотрела на Витьку, её глаза сузились, и она добавила, её голос стал ещё ниже, почти шёпотом: — А ты, мой хороший, подойди ближе… Хочешь потрогать мои титьки? Я знаю, ты их разглядывал, когда я мылась… Не бойся, я разрешаю.

Я опустился на колени перед лавкой, чувствуя жар её тела, который смешивался с жаром бани. Её щель была прямо перед моим лицом, пахнущая мылом, потом и чем-то терпким, женским, от чего у меня всё сжалось внутри. Она раздвинула бёдра ещё шире, её пальцы слегка коснулись своих волосатых складок, приоткрывая их, и она шепнула, её голос был обволакивающим, почти приказным:

Тётя Клава вдруг задрожала, её дыхание стало прерывистым, а стоны — громче, они эхом отражались от деревянных стен, смешиваясь со скрипом лавки. Её рука ещё сильнее прижала мою голову к её щели, и я почувствовал, как её бёдра сжимают меня, почти не давая дышать. Её щель стала ещё влажнее, и я лизал быстрее, чувствуя, как она напрягается, как её тело дрожит всё сильнее. Она шептала, её голос срывался от наслаждения:

— Давай, милый, поцелуй меня тут… Вот так, не бойся… Ты же хочешь, чтобы бабушке было хорошо?

Я нерешительно наклонился, и мои губы коснулись её влажных складок. Она тихо застонала, её бёдра дрогнули, и я, осмелев, начал целовать глубже, чувствуя, как её влага остаётся на моих губах. Мой язык скользнул по её горячей щели, и тётя Клава выгнулась, её рука легла мне на затылок, прижимая меня сильнее, её пальцы запутались в моих растрёпанных волосах. Мои руки, дрожа, легли на её бёдра, и я почувствовал их мягкость, их жар, я сжал их, ощущая, как кожа прогибается под пальцами, а потом, повинуясь её словам, скользнул ладонями выше, к её мягкому животу, где кожа собиралась в тёплые складки. Она шептала, направляя меня, её голос дрожал от наслаждения, но в нём чувствовалась власть:

— Ох, вот так, мой хороший… Глубже язычком, да, вот тут мальчик мой… Ты делаешь бабушке так приятно… Умничка, милый, учишься быстро.

Витька тем временем подошёл с другой стороны, его худое лицо пылало, а руки дрожали, когда он наклонился к её груди. Тётя Клава взяла его ладонь, мягко, но настойчиво положила её на свою тяжёлую грудь, и прошептала, её голос был ласковым, но с дразнящей, почти развращающей ноткой:

— Сожми её, мой хороший, не бойся… Чувствуешь, какая мягкая? Поцелуй её, как ты мечтал… Я знаю, ты хотел это сделать, когда подглядывал за мной… Давай, покажи, как сильно ты этого хотел.

Её груди колыхались, мягкие и тяжёлые, а Витькины худые руки гладили их, сжимали, скользили по её бокам, вниз к мягкому животу. Он наклонился, его губы нерешительно коснулись её тёмного соска, и она застонала, её рука легла ему на затылок, прижимая его ближе, будто поощряя. Она слегка повернулась, чтобы ему было удобнее, её пальцы скользнули по его щеке, и она шепнула, её голос был низким, с насмешливой лаской:

— Ох, какой ты жадный, мой хороший… Нравится? Хочешь ещё? Бабушка тебе все покажет … Только слушай меня, делай, как я говорю мой зайчик.

Её кожа блестела от пота, пар оседал на её теле, капли стекали по её груди, по животу, а бёдра всё сильнее сжимались вокруг моей головы, пока я лизал её щель, чувствуя, как она пульсирует под моим языком. Я провёл языком глубже, ощущая её солоноватый вкус, а мои руки скользнули по её животу, к её тяжёлым грудям, которые колыхались рядом. Я сжал одну, чувствуя её мягкость, её вес, и она застонала громче, её голос сорвался, но в нём всё ещё звучала дразнящая насмешка:

— Ох, мальчики мои… Какие вы любопытные… Ещё, мои хорошие, ещё… Хотите, скоро бабушка кончит? Давайте, шалунишки, старайтесь сильнее.

Витька, сопя, лизал и мял её груди, его пальцы гладили её бёдра, касались ямочек на её боках, и я заметил, как его штаны топорщатся всё сильнее, а его движения становятся резче. Тётя Клава вдруг задрожала, её дыхание стало прерывистым, а стоны — громче, они эхом отражались от деревянных стен, смешиваясь со скрипом лавки. Её рука ещё сильнее прижала мою голову к её щели, и я почувствовал, как её бёдра сжимают меня, почти не давая дышать. Её щель стала ещё влажнее, и я лизал быстрее, чувствуя, как она напрягается, как её тело дрожит всё сильнее. Она выгнулась так, что лавка под ней затрещала, её щель запульсировала под моими губами, и горячая влага хлынула мне на подбородок, стекая по шее. Она кончала, её бёдра судорожно сжимались, а груди подпрыгивали, пока Витька ласкает их, её лицо, раскрасневшееся и влажное, было искажено наслаждением, но в её глазах горел тот же лукавый огонёк.

— Ох, мальчики… — выдохнула она, когда её тело наконец расслабилось, её голос был хриплым, но довольным. Её рука отпустила мою голову, но её бёдра всё ещё дрожали, а грудь тяжело вздымалась. Она посмотрела на нас, её глаза блестели, а губы растянулись в тёплой, но хитрой улыбке. — Много лет такого не было у меня. Ну, теперь моя очередь вас побаловать, мои хорошие… Пора вам узнать, что такое настоящая женщина? Стать мужчинками...

Она медленно легла на лавку на спину, её пышное тело растеклось по деревянной поверхности, а седые волосы разметались вокруг головы, будто серебряный ореол. Её тяжёлые груди слегка расплылись по бокам, а бёдра раздвинулись, открывая её влажную щель, всё ещё блестящую от моего языка и её оргазма. Она поманила меня пальцем, её голос был мягким, но с лёгкой насмешкой, а в её тоне чувствовалось что-то искушающее:

— Иди сюда, милый, дай я тебя побалую… Ты же хочешь почувствовать, как бабушка умеет? — она провела языком по губам, её взгляд скользнул по моему телу, задержавшись на топорщащихся штанах, и она добавила, понизив голос: — Я знаю, ты об этом думал, когда тёр себя в кустах… Давай, побалую твой членик ртом.

Я шагнул к ней, мои худые ноги дрожали, а сердце колотилось так, что я едва слышал скрип лавки. Её пухлые руки, с натруженными пальцами, потянули меня за пояс штанов, и мой писюн, багровый и твёрдый, вырвался наружу, истекая смазкой.

Она приподняла голову, и я ахнул, когда её полные губы сомкнулись вокруг головки, тёплые и влажные, как летний дождь. Её язык скользил по мне, то медленно, то быстрее, смакуя каждый мой вздох, а её руки гладили мои худые бёдра, сжимая их, будто подбадривая. Её груди покачивались в такт её движениям, касаясь моих ног, мягкие и тёплые, а её седые волосы щекотали мне живот. Она не торопилась, наслаждаясь моим дрожащим телом, её глаза, полуприкрытые, смотрели на меня с лукавством, будто она знала, как сильно я её хочу. Она отстранилась на миг, её губы блестели, и она шепнула, её голос был низким, дразнящим:

— Нравится, милый? Хочешь ещё? — она слегка сжала мои бёдра, её пальцы скользнули к моим ягодицам, слегка сжимая их, и она добавила, её голос стал почти шёпотом: — Бабушка тебя отблагодорит, научит всему, если будешь послушным.

Я чувствовал, как жар бани смешивается с жаром её рта, как запах её тела кружит голову, и когда я понял, что не могу больше терпеть, она не отстранилась. Волна наслаждения накрыла меня, я застонал, вцепившись в край лавки, и горячие струи брызнули ей в рот. Тётя Клава проглотила всё, облизнула губы, её голос был низким, довольным:

— Хорош, мой сладкий… Такой вкусный мальчик… Будешь ещё приходить к бабушке за таким, кормить ее, правда?

Она повернулась на бок, её пышные бёдра слегка сжались, а одна нога приподнялась, открывая её щель ещё больше. Её тело, блестящее от пота, выглядело мощным, но расслабленным, и она посмотрела на Витьку, который стоял рядом, его худое тело дрожало, а штаны топорщились так, будто вот-вот порвутся. Она провела рукой по своему бедру, её пальцы задержались у щели, слегка раздвигая её, и она сказала, её голос был ласковым, но с властной, соблазняющей ноткой:

— Иди сюда, мой хороший… Хочешь попробовать настоящую женщину? — она похлопала по лавке, её глаза сузились, и она добавила, чуть улыбнувшись: — Я знаю, ты об этом думал, когда подглядывал… Хочешь почувствовать меня изнутри? Давай, не бойся, я научу тебя, как это делают взрослые.

Витька, будто в трансе, шагнул к ней, его веснушчатое лицо пылало, а зелёные глаза горели смесью страха и желания. Она помогла ему стянуть штаны, её руки скользнули по его худым бокам, и его писюн, чуть меньше моего, но такой же твёрдый, торчал вверх. Тётя Клава одобрительно хмыкнула, её губы растянулись в улыбке. Она направила его к своей щели, придерживая его за бёдра, чтобы ему было удобнее, учитывая, что он ниже её ростом.

Витька опёрся на лавку, его худые руки дрожали, и медленно вошёл в неё, его движения были неловкими, неуверенными. Тётя Клава застонала, её голос был мягким, обволакивающим, она положила руку ему на спину, направляя его, а её слова звучали как искушение:

— Вот так, мой хороший, не спеши… Чувствуешь, какая я горячая? Двигайся медленно, наслаждайся… Ты же хотел этого, правда? — она слегка сжала его бёдра, её пальцы скользнули к его ягодицам, подталкивая его, и она добавила, её голос стал ниже, с дразнящей насмешкой: — Хочешь, чтобы бабушка кончила от тебя? Давай, мой хороший, покажи, на что ты способен… Я научу тебя, как доставить женщине удовольствие.

Её пышное тело колыхалось в такт его движениям, её груди покачивались, а одна рука гладила его худую спину, подбадривая. Она слегка приподняла бедро, чтобы ему было удобнее, её движения были плавными, но в них чувствовалась уверенность опытной женщины, которая знает, как завести мальчишку. Я смотрел, как её бёдра сжимаются вокруг него, как её щель, влажная и раскрытая, обхватывает его, и чувствовал, как мой писюн снова напрягается от этого зрелища, хотя я только что кончил. Витька двигался медленно, его дыхание стало хриплым, и я видел, как его худые ноги дрожат, как его лицо искажается от напряжения. Тётя Клава шептала ему что-то ласковое, её голос был мягким, но с дразнящей ноткой, будто она нарочно подогревала его:

— Давай, мой сладкий, глубже… Хочу почувствовать твое молочко в себе ? Двигайся, как я тебя учу… Ох, какой ты горячий… Ещё, мой хороший, какой у тебя стручок приятный, скоро он еще подростет.

Витька вдруг замер, его глаза расширились, и он выдохнул, почти всхлипнув, его тело дёрнулось, когда он излился в неё, быстрее, чем ожидал. Тётя Клава крепко обняла его, притянув к себе, её груди прижались к его груди, и она прошептала, её голос был мягким, почти материнским, но с лёгкой насмешкой:

— Хорош, мой сладкий мальчик… Первый раз всегда так…В следующий раз я научу вас ещё большему… Вы ведь вернёшься к бабушке, правда? Будете помагать по хозяйству ?

Она не торопилась отпускать его, позволяя ему отдышаться, её руки гладили его худую спину, а её бёдра всё ещё слегка покачивались, будто смакуя момент. Наконец, она мягко отстранила его, поднялась с лавки, и её голое тело, пышное и мощное, казалось ещё величественнее в жарком полумраке. Её кожа лоснилась, груди колыхались, а тёмная щель между бёдер манила, как запретный плод. Она набросила полотенце на плечи, но не спешила прикрыться, давая нам ещё мгновение полюбоваться её формами — широкими бёдрами, мягким животом, тяжёлыми грудями.

— Всё, мальчики, — сказала она с тёплой, но строгой улыбкой, её тёмные глаза блестели. — Мойтесь теперь сами, и без глупостей. — Она помолчала, её взгляд стал хитрым, почти хищным, и она добавила, понизив голос: — А будете ещё помогать бабушке с дровами да водой, в следующий раз позову.

Мы с Витькой замерли, её слова повисли в воздухе, как обещание, от которого кровь снова закипела. Она подмигнула, её губы дрогнули в лукавой улыбке, и вышла, оставив нас в бане, всё ещё в оцепенении. Её запах — смесь мыла, пота и женственности — витал в воздухе, а образ её тела, блестящего от пара, впечатался в память. Мой писюн подрагивал, истекая смазкой, а в голове крутился вихрь из её груди, её щели, её хриплого голоса. Витька выглядел не лучше — его веснушчатое лицо пылало, а худые ноги дрожали, будто после долгого бега. Мы молча сполоснулись, вода из ковша обжигала кожу, но жар внутри не уходил. Выбравшись на улицу, мы рухнули у пруда, где прохладный вечерний воздух немного остудил наши горящие тела. Витька наконец выдавил, его голос дрожал от восторга:

— Это… это было… как в раю, только с бабушкой. И она… в следующий раз позовёт, слыхал?

Я только кивнул, не находя слов. Мы с Витькой переглянулись, и я понял: теперь мы будем жить, считая дни до того момента, когда тётя Клава снова позовёт нас в свою баню, полную жара, её пышного тела и лукавых глаз. Что-то подсказывало мне, что она знает больше, чем говорит, и в следующий раз будет ещё жарче.